Главная Полы

Речь Посполитая в Сибири. Костёлы и штетлы. Польские ссыльные в сибири

Поляки – западнославянский народ, основное население Польши. В Иркутской области диаспора формировалась на протяжении нескольких веков в ходе репрессий и миграции. По данным Всероссийской переписи населения 2002 г. на территории области проживает 2298 поляков.

Расселение поляков в Сибири

Начало ссылки в Сибирь положили в 1593 г. жители города Углича, проходившие по делу народного возмущения, связанного с убиением царевича Дмитрия. Принявший их город Пелым стал первым ссыльнопоселенческим сибирским острогом. Знаменательно, что вместе с первыми ссыльными из Углича попал и медный колокол весом 19 пудов 20 фунтов, и, как свидетельствует летопись:

"...с отсечением уха, в наказание за возмущение жителей Углича при кончине царевича Дмитрия (15 мая 1591 г.)..."

Колокол был установлен в городе Тобольске - воротах в Сибирскую страну. Ссыльный колокол погиб в одном из пожаров Тобольска.

Известно, что поляки были среди казаков, ушедших за Урал еще с Ермаком Тимофеевичем. Выжившие из них во множестве сражений и суровых условиях сибирских походов добились немалых военных успехов, сами стали настоящими сибиряками, а кое-кто и казачьими атаманами. Но таких было крайне мало.

В 1668 г. Сибирский приказ расписал 22 шляхтича с семьями, посланными служить в сибирские города. В 1775 г. в Селенгинском уезде появились крестьяне, сосланные по воле помещиков вместе с беглыми раскольниками из Польши, и получившие наименование здесь “семейских” или “поляков”. Насчитывалось уже 1660 ревизских душ.

Настоящий, пусть подневольный, но все-таки, наплыв польской культуры в Сибирь и Иркутск, в частности, пришелся на вторую половину XIX в. после подавления восстания 1863-1864 гг. Большинство невольников этого периода являлись дворянами и лишь небольшую часть составляли солдаты из крестьян. Некоторые из них уехали из Сибири по амнистии 1841 и 1956 гг. По разным источникам, в Сибирь за три года было отправлено от 18 до 22 тысяч польских патриотов. Часть ссыльных отбывала наказание в Восточной Сибири, в частности, на Нерчинской каторге, а затем выходила на поселение в Западное Забайкалье.

Половина из числа ссыльных получила наказание в виде “водворения”, остальные ушли на каторгу (3894), поселение (2153), “на житье” (2254). Вместе с ссыльными прибыло 1830 человек. Так, в ссылку проследовали жены Клечковского, Люри, Сокольского, Сосновского, Хлусевич, Доллер, Ястремского, Гедеоновского и др.

Сосланные поляки нередко протестовали против каторжного произвола. Так, в ноябре 1865 г. в с. Сиваковой на Ингоде они участвовали в волнениях среди ссыльных. В июле следующего года поляки подняли восстание на Кругобайкальской дороге, после которого последовало распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири М. Корсакова переселить польских ссыльных в самые глухие места губернии. Участились факты неповиновения, протестов, побегов, политической агитации. Польские ссыльные по делу “Пролетариата” (1884 г.) принимали активное участие в Карийском бунте.

Прибытие в Сибирь участников польского восстания 1863 г. положило начало Нарымской ссылке, где оказались несколько десятков повстанцев. Многие из них умерли, не выдержав тяжелых условий, другие бежали или уехали после отбытия срока ссылки, небольшое число попало под амнистию 1883 г., некоторые же, из числа предприимчивых, остались в Нарыме. Амнистированные, пробыв на родине несколько месяцев, разорившись, возвращались в Сибирь, к тому же многие ссыльные поляки были уже женаты на русских.

Внуки бывших нарымских ссыльных – Завадовский, Родюков и др. – продолжили начатое дело и вели здесь торговлю, имея магазины колониальных товаров. Они скупали за бесценок у остяков и тунгусов пушнину, у местных крестьян мясо, рыбу, кедровый орех и отправляли в Томск и Тюмень. С конца 1880-х гг. на весь Балаганский округ (левый берег р. ) были известны крупнейшие предприниматели, а в прошлом польские повстанцы Герман и Маевский. Их влиятельное заступничество, с которым приходилось считаться исправнику, помогало многим политическим ссыльным региона. Недалеко от них, на берегу р. Ангары, поселенный после выхода с каторги, открыл “питейное заведение” бывший страстный борец за независимость Польши Войцех Комар.

Вышедший на поселение в Верхоленск в 1880-е гг., а затем Иркутск, другой польский политссыльный Юзефат Огрызко активно занялся разведкой новых золотоносных районов. Этот польский повстанец в 1864 г. был приговорен к смертной казни, замененной затем 20 годами сибирской каторги. Долгие годы он находился в полной изоляции сначала в Акатуйском, затем Вилюйском остроге и являлся единственным узником этого тюремного замка до конца 1871 г. Для освобождения места прибывшему сюда Н.Г.Чернышевскому Огрызко перевели на поселение.

Польская колония в Иркутской губернии

В Иркутске сложилась большая колония польских ссыльных. По воспоминаниям Агатона Гиллера, в городе было не менее 150 поляков. В 1868 г. из двух крупных столярных мастерских , по производству мебели, одно – Роберта Рейхарта – политического преступника. Здесь столяров, токарей и учеников работало 7 человек. Среди трех красильных заведений города одно принадлежало политическому преступнику Осипу Круликовскому.

Восточная Сибирь использовалась российским государством как место ссылки еще с XVII века. Сюда отправлялись «за измены» бояре, дворяне, придворная знать, а также стрельцы, крестьяне, посадские, старообрядцы, пленные поляки, шведы. В этот период за Уральский камень попадали в основном участник неудавшихся дворцовых переворотов, жертвы интриг очередных временщиков. Были среди них и поляки. В конце XVIII века в Селенгинском уезде появились крестьяне, сосланные по воле помещиков вместе с беглыми раскольниками из Польши, получившие наименование здесь «семейских» или «поляков». По некоторым данным, в этот период их насчитывалось уже 1660 ревизских душ .
Первые политические ссыльные поляки XIX века стали прибывать в Восточную Сибирь вслед за декабристами. Это были участники национально-освободительного восстания 1830 г. Система их распределения в Сибири только складывалась, поэтому местные власти нередко были просто не осведомлены, каким образом и где надлежит организовывать их быт и работы. Так произошло, например, с Юзефом Сосиновичем, шляхтичем из-под Белостока, осужденным в «одну из крепостей Восточной Сибири» за участие в «деятельном и ревностном способствовании к распространению возмутительных преднамерений», а проще, за укрывательство участников восстания. Когда-то Сосинович сражался под знаменем Наполеона, был ранен, ослеп, в Сибирь отправился в сопровождении слуги крестьянина Адама Белявского. Уже в 1834 г. поляки прибыли в Иркутск, а отсюда, за неимением в губернии «крепостей», были отправлены в Петровский Завод.
Так как отдельных казематов для политических ссыльных на заводе не было, Сосинович, по распоряжению генерал-губернатора Н.С. Сулимы, был помещен в арестантскую полуказарму государственных преступников. За такое самоуправство Сулима незамедлительно получил внушение из Петербурга: «…при сем случае не могу умолчать, что как казарма Петровского Завода предназначена единственно для содержания государственных преступников, прикосновенных к известному Вам, милостивый государь, делу, то прежде распоряжения о помещении в оную Иосифа Сосиновича, следовало бы Вашему превосходительству предварительно испросить на сие установленным порядком надлежащее разрешение» .
Подобным образом были отправлены в Сибирскую ссылку и ксендзы Антоний Ойжановский и Людвик Тенсеровский, обвинявшиеся «в сношениях с некоторыми из злоумышленников». Согласно приговора, их следовало без лишения сана содержать в «дальних римско-католических монастырях». За неимением оных, местные власти вынуждены были отправить священников в феврале 1835 г. в Тунку, а оттуда уже в августе этого же года, учитывая неурожай и дороговизну продуктов – в город Балаганск, где они и находились по 1842 год .
Сохранились свидетельства дружеского участия государственных преступников в судьбе польских ссыльных. Стремясь облегчить участь поляков в Сибири, декабристы оказывали им радушный прием, брались передать письма на родину, стремились найти интересную работу. Будучи в Селенгинске, М. Бестужев отмечал: «…мы были знакомы со всеми поляками Забайкалья». Дружеские отношения сложились, например, между двумя художниками – Николаем Бестужевым и Леопольдом Немировским. М. Бестужев вспоминал: «Один из политических преступников, поляк, человек очень хорошо знакомый с нами…в бытность его у нас, так прельстился прекрасною картиною местности, открывавшейся с утеса горы, которая высится тотчас же за нашим домом, что снял вид, в котором наш дом помещен на втором плане, а на первом очень оригинально изображена отвесная скала, на которой он сидел. Сам брат выбрал удобный камень для занятия, сам устроил ему складной столик, укрепил зонтик от палящих лучей солнца, наблюдал за ходом рисунка почти целый день до заката солнца и, чтобы не терять времени на еду, сам носил ему в судках обед и чай» .
Надзор за политическими ссыльными, водворенными на территории Иркутской губернии, велся систематически. Каждый становой пристав обязан был докладывать ежемесячно о поведении политических ссыльных. Например: «… водворенный в Тункинской крепости государственный преступник Юлиан Люблинский в течение января вел себя скромно и ни в каких предосудительных поступках замечен не был. 21 февраля 1836 г.». «В Верхнеудинском округе государственные преступники Михаил Кюхельбекер, Михаил Глебов и Иван Шимков в течение минувшего января вели себя скромно и ни в каких предосудительных поступках замечены не были». Исправляющий должность Акшинского сотского казачьего командира сотник Трухин докладывал в Троицкосавское пограничное управление, что находящийся там на поселении «государственный преступник Павел Аврамов в продолжении февраля 1836 года относительно поведения весьма скромного и занятий никаких не предпринимал» .
В начале 1840 г. в Иркутск стали прибывать свентокшижцы – участники варшавской организации «Содружество польского народа». Их было немного – десять человек – все отправлены «в работы на Нерчинские заводы». После каторги часть поляков распределили в пределах Западного Забайкалья. Эугенуш (Евгений) Жмиевский вышел на поселение в Кабанское Ильинской волости Верхнеудинского округа, а Константин Савичевский – в станицу Кударинскую Успенской волости Иркутской губернии. Савичевский – один из главных руководителей свентокшижцев – первоначально жил в ссылке уроками, поддерживал дружбу с декабристом В.К. Кюхельбекером, бывшим на поселении в Акше .
Летом 1845 г. в сибирскую ссылку были отправлены представители организации Петра Сцегенного и связанных с ней польских конспиративных групп первой половины 1840-х годов. Так, в Западном Забайкалье находились: Леопольд Добрский, после отбытия наказания каторжными работами в Петровском Заводе, в 1851 г. вышел на поселение в Тарбагатайскую волость Верхнеудинского округа, затем проживал в Иркутске; Александр Карпиньский, каторгу отбывал при Александровском заводе, поселение – при Петровском; Фелицьян Карпиньский, также жил при Заводе; Шимон Кжечковский, сослан на поселение в Тарбагатайскую волость, проживал здесь в 1851–54 гг.; Ян Новаковский, после каторги на заводах Култуминской дистанции работал на приисках в Верхнеудинском округе; Игнацы Пюро, отбывал поселение в Урлукской волости; Александр-Ян Родкевич, каторжанин при Дучарском заводе, затем по билету работал на одном из приисков по реке Гремучей .
Как видим, большинство ссыльных, прежде чем попасть на поселение, прошли каторжные работы на заводах Нерчинской системы. Часть из них высылались с лишением всех прав состояния, были и такие, кто испытал после суда шпицрутены, например, Я. Новаковский, – «прогнан сквозь строй через 500 человек два раза» и лишь потом отправлен в Сибирь.
В начале 1850-х годов на каторжные работы в Нерчинские заводы были сосланы поляки – участники национально-освободительных организаций и революционного движения 1848 г. Часть польских ссыльных имели дворянские корни, владели когда-то землей или служили, занимая высокие посты и должности. В Западном Забайкалье им нередко приходилось испытывать крайнюю нужду, работать наравне с людьми «простого звания». Например, Антоний Аксамитовский, из шляхтичей, в Петровском Заводе разводил домашний скот, сеял хлеб, шил одежду; Александр Гржигоржевский, из помещиков Родомской губернии, работал на Петровском Заводе, получал незначительное пособие; Франц Кноль, из дворян, в Ильинской волости занимался хлебопашеством, изготавливал глиняную посуду, курительные трубки, был фельдшером; Шимон Кржечковский, из дворян Люблинской губернии, жил в Селенгинске, в качестве гувернера воспитывал детей купца Д.Д. Старцева; Иосиф Львовский, шляхтич, на поселении в Читканской волости, портняжничал; Моцей Стрекоцинский, дворянин Варшавской губернии, жил в Петровском Заводе, работал по найму .
Самых больших размеров достигла польская ссылка после подавления национально-освободительного восстания 1863–1864 гг. По разным источникам, в Сибирь за три года было отправлено от 18 до 22 тысяч польских патриотов. Часть ссыльных отбывали наказание в Восточной Сибири, в частности, на Нерчинской каторге, а затем выходили на поселение в Западное Забайкалье.
Сколько поляков было сослано в Восточную Сибирь после событий 1863 г., точных данных нет. Из «Отчета о состоянии Забайкальской области за 1865 год» следует, что по случаю происходивших беспорядков в Царстве Польском, в Забайкальскую область в целом только за один год выслано «для употребления в каторжные работы на Нерчинских заводах 1595 политических преступников», которые были размещены частью в заводских зданиях, частью в зданиях, принадлежащих военному ведомству .
Чтобы оценить масштабы ссылки 1860-х годов, например, для Западного Забайкалья, приведем данные, взятые из «Алфавита ссыльных поляков в Сибири», составленном в 1869 г. и опубликованном только в 2007-м, проанализировав лишь первый том, буквы от «А» до «К»: Андржейкович Фома, Илькинская волость; Булгарин Иосиф, Берте Андрей, Герке Готфрид, Зыгзон Иосиф, – Троицкий солеваренный завод; Барабаш Викентий, Бартошевич Андрей, Бронишевский Людвиг, Буген Венедикт, Буковский Станислав, Байковский Владислав, Бржезовский Ян, Брудницкий Кахтан, Василевский Нарцисс, Василевский Феликс, Вержбицкий Антон, Войткевич Каспер, Волнистый Карл, Влоцкий Фридрих, Гонстальский Лукаш, Гедрониц Казимер, Годлевский Леонтий, Генутович Франц, Годлевский Целестин, Горбовский Илья, Голкевич Адам, Горецкий Игнатий, Грондзкий Иван, Грикстис Варфоломей, Гржимайло Амбросий, Гролкевич Ян, Гергелевич Северин, Зенкович Анатолий, Ковалевский Юзеф, Кнопинский Павел, Кулятинский Николай, Калиста Андрей, Каминский Франц, Краевский Павел, Керонский Александр, Каменецкий Владислав, Кружмановский Августин, Кочаровский Игнаций, Климкевич Владислав, Кулаковский Феликс, Козловский Франц, Ковалевский Феликс – селение Тунка; всего – 47 человек .
Порядок распределения и условия пребывания польских повстанцев в Сибирской ссылке имели свои особенности. Так, согласно «Правил по устройству быта политических ссыльных, сосланных в Восточную Сибирь из Царства Польского и Западных губерний» поляки «в видах обеспечения их быта, распределялись по утверждению начальника губернии, применяясь к роду занятий каждого». Сосланные поляки, желавшие в местах поселения заняться земледельческим трудом, наделялись землей. Отдельным пунктом правила предполагали «водворять поляков-ремесленников, мастеров и прочих в казенные и все имеющиеся в губерниях частные заводы». Те же, кто устроил свое хозяйство, «при хорошем поведении» могли остаться на местах водворения и после окончания срока наказания.
Такое исключительное отношение к полякам было продиктовано, с одной стороны, хроническим недостатком в Забайкалье квалифицированных рабочих рук, с другой – преобладанием среди ссыльных людей столь дефицитных рабочих профессий. Вот, например, список поляков, изъявивших желание остаться после окончания срока ссылки в Забайкалье, составленный в апреле 1873 года. В списке 54 фамилии. Большинство поляков «испрашивали разрешение» поселиться близ Читы, а также на Нерчинских заводах. Девять человек предполагали остаться в Западном Забайкалье: Артецкий Константин – мыловар – Верхнеудинск; Брудницкий Иван – колбасник – Верхнеудинск; Дрейзонтен Ян – пильщик – Петровский Завод; Жоховский Игнатий – мыловар – Верхнеудинск; Ковальский Николай – портной – Петровский Завод; Игначевский Иосиф – слесарь – Тарбагатайская волость; Молиенко Иосиф – сапожник – Петровский Завод; Прушинский Иосиф – сапожник – Петровский Завод; Синдер Нохейм – булочник – Петровский Завод.
Как видим, в Сибири стремились остаться люди «простого звания», рабочих профессий и специальностей. Не случайно, устройство поляков на прииски Забайкалья было максимально упрощено: желающим работать на добыче золота, например, необходимо было всего лишь иметь одного поручителя, коим охотно выступал хозяин прииска, а также разрешение станового пристава. При этом переезды с прииска на прииск внутри одной компании, даже если они отстояли друг от друга на сотни километров, также не требовали особого разрешения, чем поляки широко пользовались, перемещаясь с одним «билетом» по всему Забайкалью .
Несмотря на столь либеральное отношение, закон предусматривал относительно польских ссыльных и серьезные ограничения. Они не имели права заниматься частным извозом, воспитанием детей, «преподаванием наук» и искусств, содержать аптеки, фотографии и литографии, торговать вином, занимать какие-либо должности в правительственных учреждениях. Впрочем, особенностью польской ссылки в Забайкалье было то, что польские изгнанники всегда с успехом занимались всем вышеперечисленным. Например, Петр Боровский, после Нерчинской каторги занимался золотодобычей, имел собственные прииски, где охотно предоставляя работу нуждающимся полякам; Иосиф Валецкий изготавливал мыло и свечи; Франц Вардынский, Юлиан Иордан, Кароль Рупрехт служили в золотопромышленных компаниях, Алоизий Венда управлял маслоделательным заводом; Мечислав Зарембский имел земельный участок, вел сельское хозяйство, был записан в купцы третьей гильдии; Кароль Подлевский поставлял зерно горному управлению; Александр и Фелициан Карпинские основали в Верхнеудинском уезде фабрику по производству швейцарских сыров; К. Савичевский основал завод, на котором производил ежегодно мыла на 12 тыс. рублей и на 3,5 тыс. масла кедрового ореха, вел крупную торговлю в Кяхте; Иван Орачевский занимался медицинской практикой .
Наш современник, профессор Вроцлавского университета А. Кучиньский, указывая на созидательный, деятельный образ жизни ссыльных поляков, так писал, о труде поляков: «Они искали какого-либо осмысленного места в этом новом для них пространстве, места не только в топографическом смысле, ибо таковое было им назначено царским приговором, но места осмысленного наполнения своей жизни в ссыльном отдалении, нередко свободной от арестантских рот, кандальной каторги или нелепого замыкания в тюрьмах и сибирских гарнизонах. Некоторые из этих ссыльных находили такое место, берясь за различные занятия – купечество, золотоискательство, ремесла, земледелие, но были и такие, которые смысл ссыльного существования наполняли познавательной деятельностью в области географических, естествоиспытательских и этнографических исследований. Предпочтения, которые они внесли в свою ссыльную жизнь, обозначали каким-то способом новый горизонт их существования за пределами отечества» .
Местные жители охотно нанимали политических ссыльных на службу: «политики» были грамотными, вели дела честно, были обязательными и исполнительными, да и стоили меньше. Приведем строки из письма П.Д. Баллода, отбывшего каторгу на Александровском заводе А.С. Фаминицину от 3 июля 1870 г., «Пишу Вам это письмо из Посольска, куда меня нелегкая принесла из Верхнеудинска больного. И сижу я здесь третью неделю и ожидаю, когда придет сюда какое-нибудь судно или пароход и увезет меня через Байкал. Когда я выезжал из Александровского завода, то мне предлагали несколько мест купцы и разные предприниматели с порядочным содержанием, и даже один бурят, у которого я покупал скот, сказал мне: «Друг, оставайся здесь, я тебе дам 3 руб. в месяц жалованья и просто 500 быков, и ты торгуй, как знаешь». Разумеется, для меня прямой расчет был остаться там, но по правилам в Забайкальской области никого из государственных и политических преступников оставлять нельзя» .
Если русский уголовный или политический ссыльный рвались из Сибири в Европейскую Россию, рассматривая ссылку как временное удаление из привычной среды, то поляки на месте поселения без промедления пускали прочные корни – обзаводились добротной усадьбой, домашним скотом, активно искали занятие своим способностям. Здесь они создавали семьи, растили детей, занимались предпринимательством, делали служебную карьеру.
Нередко ссыльные поляки столь крепко прикипали к сибирской земле, обзаводились хозяйством, что не могли все это бросить и немедленно вернуться на родину. Вот, например, показательное прошение Ф. Далевского Н.П. Дитмару, написанное после «высочайшего соизволения от 25 мая 1868 г. об облегчении участи политических ссыльных: «Так как я, имея свою мыловарню и для обслуги ея лошадей и быков, принужден был сделать запас на зиму, а именно сена и дров, которые я закупил у окрестных жителей, то покорнейше прошу, Ваше превосходительство, оставить меня на поселение в Забайкальской области. Ежели бы это было возможным, то оставить меня, по крайней мере, на один год» .
ППольское социалистическое движение 1880-х годов, наряду с российским народническим, дало Сибири новых ссыльных. Революционные выступления этого периода захватили прежде всего разночинскую молодежь, студентов и гимназистов. Изменившийся характер революционного движения заставил правительство изменить и тактику борьбы с ним – все больший размах получали не судебные, а административные высылки в Сибирь под надзор полиции. В Западное Забайкалье, в Тунку, например, был отправлен А. Лукашевич, осужденный по процессу «50-ти» и «193-х». В 1878 г. на жительство в Баргузин был выслан дворянин Юзеф Окушко, обвинявшийся в «преступной пропаганде». Окушко прибыл в город 14 июня 1879 г., «занимался токарным и слесарным мастерством, получал от казны пособие в размере 15 копеек в сутки и 1 руб. 50 коп. в месяц на квартиру, имел семейство, состоящее из жены и дочери». В марте 1880 г. в Баргузин был поселен на жительство под строгий надзор полиции отставной штабс-капитан Л. Черневский, обвинявшийся в социалистической пропаганде. Согласно отчету местного исправника, в ссылке Черневский занимался столярным делом, получал от казны денежное пособие в размере 72 рублей в месяц .
По-прежнему одной из самых крупных колоний поляков в Забайкалье и Восточной Сибири оставалась Тунка. В 1880-е годы здесь находились Бронислав Шварце, высланный за участие в томском «Красном Кресте», ссыльные пролетариатцы Михал Манцевич, Стэфан Ющиньский, а также Юзеф Пилсудский, Рклицкий, Лойко и другие. Собственными силами колония обрабатывала небольшой участок земли и убирала хлеб .
Во второй половине 1880-х годов Б. Шварце и Аф. Михайлович обратились к директору Иркутской магнитно-метеорологической обсерватории с просьбой, разрешить им организацию в Тунке постоянных метеорологических наблюдений. Директор, с одобрением встретив это предложение, «покорнейше» запросил губернское правление и получил ответ в декабре 1887 г. за подписью Иркутского вице-губернатора: «… нахожу вполне возможным разрешить поднадзорным производство метеорологических наблюдений в селе Тункинском, так как подобное занятие не исключается смыслом Высочайше утвержденного 12 марта 1882 г. Положения о полицейском надзоре и кроме того избавит этих поднадзорных от праздности, гибельно влияющей на нравственность их состояния .
Одно из главных событий в истории польской ссылки Восточной Сибири XIX века – восстание 1866 года на строительстве Кругобайкальской дороги. Необходимо отметить, что правительство стремилось всячески затушевать политический характер выступления польских ссыльных на Кругобайкальской дороге. Слово «восстание» не упоминалось. События 1866 г. на границе Иркутской губернии и Забайкальской области именовались как «побег с работ ночью 25 июня и производство различных беспорядков, насилий и убийств» или «вооруженное возмущение». Тем не менее, этот «побег» подвергся всестороннему расследованию, из материалов которого можно определить общее количество участников. Так, например, из «Списка политических преступников, бывших на Кругобайкальской дороге в 1866 году», составленном для Временного управления по надзору за политическими в Восточной Сибири», следует, что к дознанию были привлечены 719 человек. Из них, виновными по первой категории признаны 220 ссыльных, по второй – 171, у остальных – «участие в бунте не обнаружено» .
В 1873 г. сроки каторжных работ для поляков – участников восстания – в качестве царской милости, были сокращены. По Высочайшему соизволению от 19 апреля 281 человек «за безукоризненное поведение» были отправлены на поселение, а три каторжанина – К. Арцимович, Л. Ильяшевич и А. Недермейер, обвинявшиеся «кроме возмущения в насилии, грабеже и поджоге», – переведены в разряд «исправляющихся» .
Большая часть ссыльных поляков из крестьян, расселенных в восточносибирских селах, уже в третьем поколении обрусели. Они пустили прочные корни на сибирской земле, пополняя податные сословия. Польское дворянство, наоборот, после амнистии в большинстве случаев выехало на родину.
В 1860-е годы одним из центров размещения политических ссыльных в Восточной Сибири являлся Петровский завод. С января по декабрь 1864 г. здесь находились ссыльные гарибальдийцы, участники польского восстания. В 1863 г. они были взяты в плен русскими войсками, осуждены в Варшаве на значительные сроки каторжных работ и доставлены в Западное Забайкалье. На заводе работали десять человек: Эмиль Андреоли, профессор истории одного из парижских лицеев, Шарль Ришар, уроженец Риги, француз Луи-Альфред Дие, граф Луиджи Кароли, Фебо Арканджели, Джузеппе Клеричи, Амброджио Джупони, Александр Венанцио, Джакомо Меули, Ахилл Бенди. Гарибальдийцы прибыли из Иркутска в составе большой партии польских ссыльных, насчитывавшей не менее 74 человек, из которых известны лишь некоторые имена: Эпштейн, Дворжачек, Крысинский, Соколовский. Осматривая прибывших, доктор И.С. Елин выделил из партии 30 человек наиболее ослабленных и поместил их в заводскую больницу .
О числе польских ссыльных в округах Иркутской губернии можно судить по следующим цифрам за 1871–1872 гг.: в Иркутском округе политических – 794; Нижнеудинском – 290; Балаганском – 1090; Киренском – 43 и Верхоленском – 66, а всего – 2778 человек . Немало поляков были заняты тяжелым каторжным трудом. В ведомости политическим преступникам, находящимся в селе Лиственничном в заведывании зауряд сотника П. Попова на 3.01. 1866 г. 206 польских фамилий и имен. В ведомости политических преступников, находящихся в работах при Петровском железоделательном заводе за сентябрьскую треть 1865 г. 160 польских имен. В Троицком сользаводе – 90 поляков. Кондуитный список политическим преступникам, находящимся в Муравьевской гавани и г. Сретенске – 177 поляков. Против каждой фамилии стоит оценка за поведение. В основном, в деле записи: «поведения хорошего», но есть и «дерзок» или «вообще дурного поведения». В списке политических преступников в деревне Сиваковой (Нерчинский округ) – 903 польских фамилии . Большая колония польских ссыльных сложилась в Иркутске. По воспоминаниям Агатона Гиллера, в городе в конце 1850-х гг. уже было не менее 150 поляков .
Несмотря на обилие архивного материала о ссылке поляков в Восточную Сибирь, сегодня приходится констатировать, что эта тема остается изученной недостаточно. Проблемы польской ссылки по-прежнему иллюстрируются на примере нескольких десятков или сотен имен поляков, в основном представителей движения 1830-х гг. До сих пор не создан «социальный портрет» ссыльного поляка: мы не знаем численность, возраст, имущественное положение, географию расселения и род занятий основной массы изгнанников.
Дальнейшее изучение истории польской ссылки в Восточной Сибири требует, таким образом, прежде всего обобщающих исследований на основе привлечения и введения в научный оборот массовых архивных источников.

1. Колонизация Сибири в связи с общим переселенческим вопросом. СПб.: Комитет Сибирской железной дороги, 1900. С. 36.
2. Шостакович Б.С. Политические ссыльные поляки и декабристы в Сибири // Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль 1917 г.). Иркутск, 1973. Вып. 1. С. 255.
3. Шостакович Б.С. Ссыльные участники экспедиции Юзефа Заливского в Восточной Сибири (по материалам Государственного архива Иркутской области) // Ссыльные революционеры в Сибири… Иркутск, 1980. Вып. 5. С. 26–27.
4. Шостакович Б.С. Политические ссыльные поляки и декабристы в Сибири… С. 275.
5. Государтсвенный архив Иркутской области (ГАИО). Ф. 24. Оп. Оц. Д. 181. Лл. 23, 30, 51.
6. Шостакович Б.С. Материалы Государственного архива Иркутской области о пребывании в Восточносибирской ссылке свентокшижцев – участников варшавской организации «Содружество польского народа» // Ссыльные революционеры в Сибири… Иркутск, 1983. Вып. 8. С. 64–65.
7. Шостакович Б.С. Материалы Восточносибирских архивов о ссыльных участниках организации Петра Сцегенного и связанных с ней польских конспиративных групп первой половины 40-х годов XIX века // Ссыльные революционеры в Сибири… Иркутск, 1980. Вып. 7. С. 24–27.
8.Тимофеева М.Ю. Участники польского национально-освободительного движения в Забайкальской ссылке (1830–1850 годы): Биобиблиографический справочник. Материалы к «Энциклопедии Забайкалья». Чита, 2001.
9. ГАИО. Ф. 24. Оп. Оц. Д. 686: ГАИО. Ф. 24. Оп. Оц. Д. 81.
10. Ссыльные поляки в Сибири: XVII, XIX вв.: Исследования и материалы / Отв. ред. Ф.Ф. Болонев. Новосибирск, 2007.
11. ГАИО. Ф. 24. Оп. Оц. Д. 814. Л. 2 об.
12. Тимофеева М.Ю. Указ. соч.
13. Кучиньский А. Польские известия о бурятах и их познавательная ценность (в переводе Б.С. Шостаковича) // Сибирско-польская история и современность: актуальные вопросы: Сб. мат-лов межд. научн. конф. Иркутск, 2001. С. 287.
14. Политическая ссылка в Сибири. Нерчинская каторга. Новосибирск, 1993. Вып. II. Т. 1. С. 217–218.
15. Там же. С. 213.
16. ГАИО. Ф. 24. Оп. ОЦ. Д. 951. Л. 5, 6 об.
17. Шостакович Б.С. Политические ссыльные поляки и декабристы в Сибири… С. 102, 108.
18. ГАИО. Ф. 25. Оп. Оц. Д. 5. Л. 3.
19. ГАИО. Ф. 24. Оп. Оц. Д. 501. Л. 60–120.
20. ГАИО. Ф. 24. Оп. Оц. Д. 507. Л. 18.
21. Кубалов Б. Страница из жизни гарибальдийцев в Петровском Заводе // Свет над Байкалом. 1960. № 4. С. 139–141.
22. ГАИО. Ф. 600. Оп. Оц. Д. 81. Л. 136-141.
23. ГАИО. Ф. 24. Оп. Оц. Д. 905. Л. 11-107.
24. Воспоминания из Сибири: Мемуары, очерки, дневниковые записи польских политических ссыльных в Восточной Сибири первой половины XIX столетия. Иркутск, 2009. С. 623.

Воспроизводится по:

Вклад польских ученых в изучение Восточной Сибири и озера Байкал: материалы Междунар. науч.-практ. конф. Иркутск, 23-26 июня 2011 г. - Иркутск, 2011. - С. 108-116

ПОЛЬСКИЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ В СИБИРИ Польские переселенцы в Томской губернии в XIX в. Майничева А. Ю. В XIX в. миграции в Сибирь из европейской части России имели как вольный, так и насильственный для переселенцев характер. На поселение ссылались не только жители целых деревень, но и обширных областей. После восстания в Польше 1863 г. в Томскую губернию было водворено большое число поляков. Эти ссыльные получили официальное наименование польских переселенцев. Для руководства переселением был назначен заведующий делами по их водворению барон Фелькерзам, имевший резиденцию в с. Спасском Каинского округа Томской губ. Документы, связанные с его деятельностью, отложились в Государственном архиве Томской области в фондах 3 и 270. Преимущественно они представляют собой фрагменты деловой переписки, жалобы, прошения, статистические сведения, относящиеся к 1865–1877 гг. Хотя данные, помещенные в них далеко не исчерпывают всей проблематики переселения поляков в Сибирь, они исключительно полезны, поскольку дают возможность установить приближенную численность польских переселенцев по некоторым волостям, имена ссыльных, условия их водворения и некоторые детали обустройства на новом месте. Нужно отметить, что в Сибири уже в XVII - XVIII вв. жили ссыльные выходцы из Польши, проходившие по «литовскому списку». По сведениям 1860-х гг. поляки составляли 1% населения Томской губернии, в Томском и Барнаульском округах их число приближалось к 3 тыс. человек . По архивным документам в 1865 г. большинство польских переселенцев, высланных в Томскую губернию, происходило из Литовских губерний . В этом же году в Усть-Тартасской волости Каинского округа были водворены 811 переселенцев-выходцев из Польши, число новоселов непрерывно росло. Вместе с тем, поскольку старожилы, например, жители Усть-Тартасской волости, начали постоянно жаловаться на недостаточность наделов земли, а также на отдаленность полевых угодий из-за большой численности населения, ссыльных стремились отправить дальше, в Томский и Мариинский округа. В документах отмечается и то, что там также недоставало земли для водворения, поэтому новые партии переселенцев отправляли обратно в г. Каинск. Так, 17 февраля 1865 г. барону Фелькерзаму доносили, что 43 человека польских переселенцев были направлены в Томский и Мариинский округа, но их предлагали вернуть в Каинский округ. По ревизии на 18 февраля 1877 г. в Мариинском и Томском округах (сохранились сведения по Алчедатской, Дмитриевской, Семилужской, Ишимской волостям) кроме старожилов, переселенческих детей, ссыльных крестьян, ссыльно-поселенцев проживали польские переселенцы . В некоторых документах указано точное количество проживавших поляков. Так, по данным Семилужского волостного правления Томского округа из общего числа жителей в 5370 человек, польских переселенцев было 22 . Уже к моменту ревизии многие числившиеся в списках выходцы из Польши были в «неизвестной отлучке» или умерли. В Томском и Мариинском округах размер полагавшегося для обзаведения хозяйством пособия был больше, чем в более западных округах, но многие польские переселенцы не желали переезжать на восток дальше Каинска. Они составляли прошения, в которых указывали, что желали бы соединиться с родственниками, ранее обосновавшимися в Каинском округе. Так, польский переселенец Константин Радек, водворенный в Земляной заимке, был переведен по особому распоряжению в д. Сибирцеву для сведения с братом Осипом Радеком . В феврале 1865 г. Тит Францевич Ковальский, водворенный в д. Старый Тартас Усть-Тартасской вол., собственноручно писал, что после выздоровления и выписки из Вознесенского этапного лазарета, его должны были отослать в г. Томск. Он просил разрешения остаться в Усть-Тартасской волости для окончательного водворения, поскольку «…сверх ожидания встретил… водворенного в здешней волости сродного брата, живя с которым… будет легче переносить все противности и препятствия, встречаемые на каждом шагу при сегодняшнем положении на чужбине» . Этнический состав польских переселенцев был очень пестрым, в их число входили не только этнические поляки, но и белорусы, русские и представители других национальностей. Объединяло их, в первую очередь, проживание на территории Польши. В Сибири польские переселенцы стремились образовать компактные поселения. Об этом свидетельствуют прошения поверенных переселенцев. Так, например, Томскому губернатору было подано прошение доверенного от польских переселенцев из села Старого Тартаса Усть-Тартасской волости Игнатия Новицкого, который ходатайствовал об отводе «пустопорожнего места для заселения» . Его доверители Ивсень Ворожевич, Викентий Даукин (?) и представители еще семнадцати семей были причислены к с. Старый Тартас и пользовались земельными угодьями наравне со старожилами, однако выбрали место для образования отдельного поселка (починка) около озера Катенар. Но выяснилось, что выбранное место не было казенным и там уже размещались заимки крестьян-старожилов Бурмакиных, Дубровина, Каргополова, Бутанова и других, которые заняли эти земли «назад тому лет 50». Жители села Старо-Тартаса не соглашались уступить этот участок, что и было причиной тому, что власти прошение поляков не удовлетворили. Ранее уже упоминались конкретные населенные пункты, куда водворялись польские переселенцы. Можно дополнить эти данные и такими. Из документов от 20 февраля 1865 г. следует, что польские ссыльные прибыли в выселок Бородихин Вознесенской вол. Каинского округа. Это были Виктория Скулова 60 лет, дети ее: Игнатий 18 л., Казимир 16 л., Розалия 14 л. Затем их перевели в д. Садовскую Усть-Тартасской вол. 22 марта 1865 г. заседатель Пятого участка Каинского округа сообщал, что к нему были препровождены польские переселенцы из политической партии ї 61 Антон Двилис, его жена Саломея, их дочь Вероника, сестры Марта, Бригида и Антонина . Их разместили по квартирам в с. Вознесенском вплоть до распоряжения заведующего по делам польских переселенцев. Подытоживая сообщение о положении польских переселенцев в феврале 1865 г., чиновник Г. Г. Лерхе. писал, что к нему каждодневно стали прибывать польские переселенцы с просьбами о выдаче положенного им пособия. «Многие из них испытывали желание упрочиться самостоятельным бытием» , поскольку трудности поездки по Сибири отняли у них последнюю надежду вернуться на родину. Вместе с тем, среди польских переселенцев росло недовольство, так как добраться до волостного правления для получения пособия в обширной по площади Усть-Тартасской волости было очень сложно . В своем докладе Г. Г. Лерхе внес предложение о распространении по всем селениям печатного наставления об условиях водворения и считал, что только тогда правила, которые обычно трактовались произвольно, будут соблюдаться точно. В документах волостных правлений сохранились списки польских переселенцев, которым выдавалось в 1865 г. пособие на «домообзаводство и заведение земледельческих орудий» . Например, в с. Верхнемайзаском, пособие получили Осип Штоль, Адам Якобовский, Петр Киприс, Феликс Слабунь, Семен Куплис, Феофил Лавренович. Иван Хлюстовский, Михаил Янкулас. В д. Аникиной деньги были переданы Феофилу Ловчха (он же Ловчихов), в заселке Беспаловой - Юльяну Пеберскому, Семену Ярушевскому, Викентию Капелья, Ивану Куктину, Антону Заверскому, в д. Поповой Зайчихи - Петру Микуцкому, Андрею Кувшу, Людвигу Деренчису, Осипу Яновичу, в д. Яркульской - Александру Ткаченко, Александру Урбановичу, в с. Старый Тартас - Ивану Сурвинко. Места выхода и путь из родных мест в Сибирь можно узнать из жалоб польских переселенцев. Заслуживает внимания история польского переселенца крестьянина Ивана Николаева Азиревича, подавшего прошение томскому гражданскому генерал-губернатору 10 февраля 1865 г. Крестьянин происходил из д. Десковичизны Тверетской сельской управы Свинчанского у. Виленской губ. Он был водворен в д. Новоникольской Усть-Тартасской образцовой вол. Каинского округа Томской губ. В прошении подробно описываются трудности путешествия семьи крестьянина, которая была выслана в октябре 1863 г. «из польских пределов по высочайшему повелению в Западную Сибирь в Томскую губ.» с остановкой в Нижегородской губернии. Затем в 1864 г. водным путем на пароходе переселенцев отправили «в Казанскую губернию, а потом из нее». Крестьянин сообщал, что поскольку его две дочери были больны (Крестинья, 5 лет, и Ева, 2 лет), то подводы взяли для них, а вещи уже везти было не на чем. Далее подробно перечисляется имущество переселенцев, среди которого указаны четыре мешка, лопаты, четыре подушки пуховые, которые «были связаны простынею», «одна перина пуховая, связанный простыней ящик, ящик крашеный с двумя внутренними замками, третий висячий, впору двум поднять, там денег монетами сто пятнадцать серебром, брошь». Крестьянин поверил уверениям местного руководства, что семья его может ехать дальше, а вещи будут доставлены в место назначения. Но сколько жалобщик ни ждал, их не было, как он пишет, «ни через пять, ни через восемь дней». Трудно судить, о дальнейшей судьбе семьи, поскольку более документов не сохранилось, но ясно, что предположения могут быть самые пессимистические. Крестьяне остались на чужбине без вещей и без денег. На поселение отправлялись и семьи, и отдельные люди, которые имели право вызвать своих родных в Сибирь. Среди польских переселенцев, водворенных в Каинском округе, были и те, кто желали присылки к ним семей, и те, кто не хотели. Так, по одному из списков, первых было девять человек, последних - шесть . Понятно, что семьям было легче вести хозяйство, причем многие в этом преуспели. В Томской губернии было несложно быстро наладить быт. Старожилы охотно торговали с переселенцами. Часто новоселам представляли самые выгодные условия для покупки домов, всей хозяйственной утвари: «Дешевизна товаров чувствовалась по количеству совершавшихся покупок и продаж между старожилами и польскими переселенцами» . В д. Мало-Архангельской им продали с молотка около двенадцати крестьянских домов, владельцы которых по распоряжению правительства, выезжали в Киргизскую степь . Документы ревизии 1877 г. показывают, что немало поляков владели хорошим домообзаводством, а подати с них взыскивались нерегулярно и небрежно . Некоторые из новоселов, основательно обосновываясь в Сибири, не только обзаводились хозяйством, но и женились на старожилках. Так, в жалобе государственного крестьянина Ивана Яковлева Найданова, жившего в д. Верхнекулибницкой Каинского о. Томской губ., говорилось о том, что он просватал свою дочь Матрену за польского переселенца Лаврентия Михайловича Лабана. Суть же жалобы заключалась в том, что крестьянин отпустил Матрену и Лаврентия в с. Верхнемайзаское для венчания, но священник обряд проводить не стал, а потребовав денег три рубля серебром, отправил их в с. Шипицино к «попу Осипу Матвеичу». Но тот сначала также отказывался венчать, а потом совершил таинство за плату в 4 руб. серебром. Крестьяне сильно растратились, так как отдали деньги за венчание и за подводы, требовавшиеся для переездов. Они засомневались в необходимости своих трат, так как «слыхали от самого главного начальника, что поляков должны венчать не только за деньги, но и вовсе не должны требовать никакой награды» . Существенно различалось имущественное положение польских переселенцев, разным было и их социальное происхождение. В документах указывается, что кроме крестьян в Томскую губернию прибыли двадцать два дворянина . В с. Спасское препровождались Игнатий Уминский, Матвей Верниковский, Иосиф Яковлев Богуш . В Земляную заимку был отправлен для водворения Павел Стариковский . Дворяне всячески старались скрыть свое происхождение, так как их положение по сравнению с крестьянами было намного тяжелее. Дворянин Феликс Соболевский был обвинен в сборе шайки, что доказывали весомые улики, но он отрицал даже свою принадлежность к дворянам, ссылаясь на недоразумение и судебную ошибку . В среде польских переселенцев были самые разные люди. Некоторые промышляли воровством. Ранее уже упоминался Тит Ковальский, который подал прошение на переезд к брату. По случаю болезни Ковальский не мог сам передать документы, а доверил это польскому переселенцу Антону Боляевичу, который, как выяснилось, обкрадывал сотоварищей. У Боляевича были найдены чужие вещи, в том числе и те, что принадлежала Ковальскому . Согласно описи вор взял суконный пестрый шарф, принадлежавший Викентию Накурскому, подобный же шарф Августа Гольдштейна, а также покрытый сукном черный кожух самого Титуса (Тита) Ковальского. Отношения старожилов и польских переселенцев нельзя охарактеризовать однозначно. В документах приводятся самые разноречивые факты. С одной стороны, многие старожилы встречали новоселов приветливо, торговали с ними, даже вступали в родственные связи. А с другой стороны, не везде польских переселенцев принимали гостеприимно. В Усть-Тартасской вол. старожилы-старообрядцы были «преисполнены предубеждения» и «гнушались» польскими переселенцами: «В двух деревнях крестьяне, не желая принять к себе пришельцев в дом, наняли отдыхальные избы. В других случаях прием поляков оказался еще менее удовлетворительным. Такое отношение и зависимость последних от старожилов становится довольно тягостным и возбуждает желание самостоятельного проживания» . После инспекционной поездки в феврале 1865 г. барон Фелькерзам писал заседателю Четвертого участка, что польские переселенцы, водворенные в с. Верхний Майзас принесли жалобу о том, что в с. Спасском помощник волостного писаря не брал для отправки писем, написанных на польском языке, а принуждал их писать по-русски. Далее он приказывал обратить на это внимание и не позволять в волостном правлении так поступать . В другом документе от 19 февраля 1865 г. Фелькерзам велел наказать крестьянина-старожила Ивана Лучинина «в пример прочим…, чтобы со стороны других старожилов притеснений польским переселенцам не было», поскольку польский переселенец Михаил Чаремха, живущий в Вятской слободе Усть-Тартасской волости, «объявил претензию» в том, что ему за пятнадцать дней работы Лучинин кроме одного пуда муки не заплатил, хотя условие было 10 коп. в сутки . Итак, в середине XIX в. многие выходцы из Польши, став невольными переселенцами в Сибирь, начали обустройство в Томской губернии. Они понимали, что им придется задержаться здесь надолго, поэтому стремились поселиться совместно с родственниками и хотели быстрее обзавестись хорошим хозяйством. Приехав в уже населенную местность, они были вынуждены уживаться со старожилами, нередко защищать свои права, что, впрочем, им неплохо удавалось, поскольку закон часто был на их стороне.

Периодически я получаю удивлённые комментарии примерно такого содержания: "А как в Сибири 19 века могли построить костёл?!". Вот об этом я сейчас и расскажу, так как в Сибири не такая уж редкость костёлы в уездных городах и даже сёлах. Да что там костёлы - в сибирской глуши не редкость и синагоги!

На заглавном кадре - Успенский костёл в Иркутске (1881-82), ныне занятый органным залом. Он стоит совсем рядом с бывшим острогом, в сотне метров от древней Спасской церкви. Похожим образом, прямо у подножья кремля, располагается и Троицкий костёл в Тобольске (1907):

На первый взгляд абсолютно чужой в сибирском пейзаже - но на самом деле здесь абсолютно логичный. И гуляя вокруг тобольского костёла, кратко расскажу историю сибирских католиков.

В принципе, ответ на вопрос о костёлах в Сибири напрашивается собой: ведь Сибирь 19 века - это ссылка, ссылка - это неугодные режиму люди, а в авангарде таковых в 19 веке были поляки. Каждое из Польских восстаний неизменно заканчивалось высылкой в Сибирь нескольких тысяч человек. И если на западе распространено заблуждение, что сибирская ссылка - это некое подобие ада, и отправленный туда человек как бы пропадал, здешняя действительность свидетельствует об обратном. Многие склонны путать "ссылку" и "каторгу", хотя это ведь совершенно разные вещи. Ссыльному просто запрещалось жить где-либо, кроме указанного места, и покидать пределы определённой территории (скажем, не появляться западнее Урала). И в общем-то, многие ссыльные довольно быстро понимали, что в Сибири тоже вполне можно жить!

Попадали в ссылку и католические священники, поэтому появление здесь костёльных приходов было вопросом времени, причём времени очень недолгого. Первый приход основан в 1806 году в Томске специально прибывшими монахами-доминиканцами, а в 1811 году бернардинцы основали католический храм и в Иркутске. Первые сибирские костёлы были чем-то вроде молельных домов, но с течением времени начали обзаводиться и капитальными зданиями.

Католики были, конечно, не только поляками - были среди них и литовцы, и белорусы, и украинцы, но эти довольно быстро ассимилировались, в то время как поляки держались замкнуто, берегли язык и обычаи, и довольно быстро сделались одним из самых влиятельных национальных меньшинств Сибири. Ведь во втором поколении они были уже не ссыльными, а полноправными членами местного общества, да и смена императоров часто заканчивалась реабилитацией тех или иных ссыльных. Достаточно сказать, что в 1902-03 годах участник восстания 1863 года Болеслав Шостакович успел побыть в Иркутске городским головой. А многие повстанцы, будучи людьми по своей сути пассионарными, в Сибири зачастую превращались в исследователей - например, геологи Ян Черский (в его честь названо немереное количество гор, в том числе хребет Черского в Якутии, по площади превосходящий Кавказ) и Александр Чекановский, зоологи Дыбовский и Годлевский и другие. Как, кстати, и декабристы, многие из которых в ссылке сделались краеведами.

Впрочем, всё, разумеется, было не столь благостно: никто не отменяли и каторгу - например, именно поляки в основном строили сначала Кругоморское шоссе (1860-е), а затем и Кругобайкалку. В 1866 году здесь даже случилось своё Польское восстание (при идейной поддержки русских революционеров), в котором приняли участике 683 человека во главе с бывшими военным Нарцизом Целинским и пианистом (!) Густавом Шарамовичем... впрочем, быстро и жестоко подавленное. Или вот недавно periskop рассказывал о станции Слюдянка , где польские каторжане выложили слово XYN (именно так!) в основании водонапорной башни. "Базой" Кругобайкальской каторги служила Тунка , среди узников которой был сам Юзеф Пилсудский... вот только в наше время Тунка считается курортом! И в целом всего хватало - подробный рассказ о судьбах сибирских поляков, есть, .
Гораздо мрачнее история католиков, заброшенных в Сибирь в ХХ веке - депортантов и зеков (причём, как не трудно догадаться, в основном политических).

Старейший в Сибири костёл Девы Марии, Царицы Священного Розария (1833) сохранился в Томске - и насколько мне известно, первоначально большинство здешних костёлов выглядели так, только были деревянными. И это более специфическая для Сибири архитектура - ведь неоготические костёлы из непременного красного кирпича строились в 1880-1910-е годы по всей империи.

Впрочем, костёлы в губернских городах так же спецификой не являются: в Российской империи каждый губернский город, хоть в Туркестане, хоть на Дальнем Востоке, получал комплект костёл-кирха-мечеть-синагога. Гораздо интереснее то, что в Сибири не редкость костёлы в уездных городах - например, костёл Святого Иосифа в Тюмени (1903):

Впрочем, я не знаю, сохранились ли костёлы в каких-либо городах, оставшихся уездными. Например, в Красноярском крае костёлы были в Ачинске, Боготоле и Канске. Кроме того, солидный кусок Сибири достался Казахстану - и например в Петропавловске имеется костёл Святого Сердца Иисуса (1912), старейший в этой стране:

Хотя в степной и военизированной Акмолинской области (с центром в Омске) ссыльным жилось намного тяжелее, чем в таёжной Сибири, а принудительная военная служба по уровню смертности (в первую очередь от болезней) не уступала каторге. Так что история поляков в Сибири и Казахстане - не одно и то же.

Многие из этих костёлов ныне действуют, и маленькая замкнутая католическая община (часто не столько польская, сколько немецкая) - это такой тесный уютный мирок, где все знают друг друга в лицо и верно хранят традиции.

При многих костёлах имеются и музеи, собранные самими прихожанами - как например в том же Петропавловске:

Предметы быта (в том числе кизяк - основное топливо в казахских степях) и культа:

Реликвии - например, рукописный молитвенник 1930-х годов.

Но не стоит думать, что все сибирские католики попали сюда не по своей воле. Ссылали людей преимущественно в города, даже и уездные, но в Сибири есть целые польские сёла! Там по сей день говорят на польском, празднуют народные праздники, на которые готовят национальные блюда, и ходят в деревянные костёлы - как например в селе Вершина Иркутской области:

Эти поляки в Сибирь попали вполне добровольно в начале ХХ века, когда Столыпин развернул масштабную программу переселения крестьян из Европейской России в Сибирь. Программа была вполне организованной: незанятые земли были поделены на участки, переселение согласовывалось предварительно, а местные власти были обязаны помогать вновь прибывшим. В основном в Сибирь пересепялись из русского Черноземья, здесь у очень многих предки из под Курска или Воронежа. Украинцам оказался ближе Дальний Восток, куда они отбывали из одесского порта. Поляки желанием ехать в Сибирь не особо горели, но всё же несколько тысяч таковых на всё Царство Польское нашлось, и в отличие от православных переселенцев, за 100 лет они так и не слились со старожилами. Полного списка польских сёл в Сибири у меня нет, но "столицами" считаются иркутская Вершина и томский Белосток, оба с деревянными костёлами. Эти сёла поддерживают связь с исторической родиной, благодаря чему живётся в них неплохо - сюда ездят туристы, журналисты и делегаты, отсюда - студенты польских университетов.
Иконы в одном из домов Вершины:

19.

В целом, в начале 19 века в Сибири было 25 католических приходов, три деканата с центрами в Иркутске, Томске и Омске, крупнейшая католическая община была в Енисейской губернии (около 10 тысяч человек), вот только данные о численности сибирских поляков вообще очень разнятся: от 90 до 150 и даже 600 тысяч в начале ХХ века.

Здесь же можно рассказать о сибирских украинцах, которые хотя и тоже жили когда-то в Речи Посполитой, в Сибирь попали совсем иначе. Как уже говорилось, при Столыпине они активно переселялись за Урал вместе с русскими (хотя были и те, кто уезжали вместе с поляками в Канаду), и даже дали свои названия этим краям: Серый Клин (Западная Сибирь и Казахстан) и Зелёный Клин (Дальний Восток), где они местами составляли большинство населения (так, "Серая Украина" тянулась 150-километровой полосой от Оренбурга до Семипалатинск, то есть через весь Казахстан). Флаг Зелёного Клина:

Но была и ещё одна категория украинцев в Сибири - многим известны такие имена как Филофей Лещинский, Иннокентий Кульчицкий, Иннокентий Нерунович и другие. Так сложилось, что в 18 веке именно представители малоросского духовенства были в авангарде сибирского православия. Кульчицкий, например, известен как Иннокентий Иркутский и считается православным покровителем Сибири.

А Тобольский митрополит Филофей Лещинский в начале 18 века прославился как крупнейший в новой истории России миссионер (только его собственные экспедиции крестили более 40 тысяч туземцев), да ещё и построил в Тюмени (Тобольск ему чем-то не нравился) Троицкий монастырь в стиле украинского барокко - Троицкий собор (1715-17) и Петропавловская церковь (1755). И ведь это ровесники старейших русских церквей Сибири.

Наконец, ещё одна тема, куда менее известная - это сибирские евреи. Звучит как оксюморон, да? Но несколько месяцев назад Ярослав Блантер в своём журнале писал про Мариинск в Кемеровской области - самый настоящий штетл (еврейское местечко), как и на западе, давно покинутый евреями. Я же после этого заинтересовался вопросом, откуда евреи в Сибири, и то, что узнал, впечатляет.

Крупнейшая в Сибири синагога (1879) находится ныне в Иркутске и действует, и по аналогии с тобольским костёлом здесь я расскажу историю сибирских евреев:

Они попадали сюда двумя основными путями. Первый, как и для поляков - ссылка, тем более что евреи активно участвовали в польских восстаниях. Но не стоит забывать, что подавляющее большинство из нескольких миллионов евреев Российской империи в ссылке рождались и жили до конца своих дней - только называлась эта ссылка "черта оседлости" и охватывала большую часть нынешних Литвы, Беларуси, Украины и Молдовы. Покинуть "черту", впрочем, можно было тем, кто окажется действителен полезен и незаменим на новом месте - по всей империи жили еврейские торговцы, врачи, аптекари, юристы, винокуры...

В Сибирь, где остро требовались руки и мозги, евреям попасть было несколько легче. Основной их специализацией здесь первоначально было винокурение. Но сказывалась и деловая хватка - в Сибири в порядке вещей дома купцов с фамилиями типа Каппельман или Хаимович. Ссыльные зачастую понимали, что здесь им лучше, чем там, и вывозили в Сибирь родных.

Сюда же, в Сибирь, отправляли "субботников" - так называли христиан, соблюдавшие некоторые иудейские законы, их центрами стали Мариинск и Зима. Крупнейшая еврейская община сложилась, что вполне логично, в Иркутске - самом большом и богатом городе Сибири, иудеи со второй половины 19 века здесь стабильно составляли 7-10% населения. В Чите евреи составляли 12% (из примерно 10-15 тыс. населения), но самые большие общины сложились в Каинске (ныне Куйбышев Новосибирской области) и Баргузине (Бурятия) - до 30%, что вплотную приближается к уровню городов бывшей Речи Посполитой.

В общем, в Сибири к началу ХХ века начала складываться вторая "черта оседлости", а Сталин вовсе не на пустом месте организовал Еврейскую автономную область на Дальнем Востоке. Интересно, как сложилась бы история сибирских евреев, если бы не революция? Вот, например, колоритная еврейская история из Баргузина .

Отношения старожилов с евреями складывались довольно мирно - вообще, Сибирь была очень толерантным регионом: главное, чтобы человек честный был и серьёзный, а уж кому молится - дело десятое. Первый в Сибири еврейским погром произошёл лишь в 1916 году в Красноярске, но затем началась Гражданская война, в которой, как известно, еврейские погромы достигли своего пика. В Сибири не было петлюровцев и "зелёных", но позверствовали белые, особенно Колчак и, конечно же, Унгерн фон Штернберг. В Забайкалье и Монголии евреи нередко прятались от погромщиков в монгольских юртах...
У входа в Иркутскую синагогу - камень в память о жертвах Холокоста:

Опять же, существование синагог в Иркутске, Чите, Красноярске вполне логично по уже упоминавшейся причине. Но как и костёлы, синагоги в Сибири зачастую встречаются и в уездных городах! Например, в Улан-Удэ, который как известно был тогда Верхнеудинском, ярмарочной столицей Восточной Сибири:

Уже упомянутый Мариинск (фото, конечно же, не моё, а Ярослава Блантера):

Петровск-Забайкальский, бывший в те времена заводским посёлком Петровский Завод:

Вот только специфической гражданской архитектуры в Сибири ни поляки, ни евреи не создали, и жили в таких же точно домах, как русские, тем более купеческая эклектика зачастую напоминала любимый евреями "мавританский стиль". Бывший еврейский квартал Иркутска выглядит так:

Да и не было в городах в Сибири еврейских кварталов, просто иудеи предпочитали жить поближе к синагоге. В Иркутске дома со звездой Давида встречаются в самых разных частях города - например, на улице Рабочего Штаба в Радищевском предместье:

Синагога среди круящихся изб, мороз под -40, и гремящий по Транссибу товарняк. И такое на свете бывает...

ВОСТОЧНАЯ СИБИРЬ-2012
" ". Вступление.
. "По Большому Сибирскому тракту..."
Среднее Приангарье
.
. Город и ГЭС.
. Ангарская деревня.
Речь Посполитая в Сибири .
Костёлы и штетлы.
Путь к Вершине.
Вершина. Wierszyna.
Иркутск и окрестности .
Первое знакомство. Глазковка, мост и два вокзала.
Иркутский острог.
Улица Маркса и окрестности.
Улочками старых окраин.
Предместье Рабочее.
Тальцы в -43 градуса.
Листвянка. Первая встреча с Байкалом.
Бурятия .
Петровск-Забайкальский .

Поляков в Сибири могут звать Евгением или Татьяной, и они могут совсем не говорить по-польски. Но их прадеды наверняка были участниками январского восстания

Вацлав Соколовский с 1960 года живет в столице Бурятии Улан-Удэ. Он работал главным инженером на заводе. Воспитывала его семья матери, Гурские: дед был коммунистом, бабушка комсомолкой. 30-е годы прошлого века были не лучшим временем, чтобы раскрывать свое польское происхождение. Семейные реликвии, фотографии, книги отправлялись в печь, чтобы от них не осталось и следа. Потом была война. Соколовский воевал до 1946-го, потом жил в Иркутской области, Ангарске. Тогда он еще не мог заняться изучением своего генеалогического древа. Он знает, что фамилия деда была Калюжный, и во время январского восстания 1863 года он вступил в ряды кинжальщиков. «Кинжальщики-вешатели», - говорит Соколовский. Они безжалостно расправлялись со шпионами, предателями и царскими жандармами, а полиция мстила им.

Последний шанс

Деда приговорили к вечной каторге, он добрался в сибирский Нерчинск пешком, в кандалах. «Не понимаю, как это возможно», - говорит Соколовский. За окном - минус 35, на центральной площади Улан-Удэ возвышаются ледяные скульптуры, вокруг выхлопных труб автомобилей клубятся облака пара, а деревянные домики в купеческой части города кажутся под снегом совсем маленькими. Даже воробьи ищут, где согреться. Сложно привыкнуть, еще сложнее полюбить. Хотя Соколовский провел в Сибири всю свою жизнь, он не может вообразить себе этого пешего похода из Польши. Но, возможно, именно это побудило его начать восстанавливать из небытия историю деда. Известно, что тот бежал с каторги, добрался на лодке через Байкал в Иркутск, сделал фальшивые документы и стал Соколовским.

Из этого интереса сначала к семейному прошлому, потом к прошлому других улан-удинских семей с польскими корнями и исковерканной ссылкой и сталинизмом генеалогией, оторванных от языка, культуры, корней, Вацлав принялся за изучение истории. Но больше всего ему хотелось создать что-то новое, а быть поляком в России не так просто.

Из пепла не восстановишь фотографии и семейные хроники, но почему не выучить польский язык? Почему не написать историю поляков в Бурятии, раз их здесь еще много: выросло четвертое поколение - правнуки ссыльных участников январского восстания. Почему бы не гордиться своими дедами и прадедами, польской культурой? Соколовский понял, что это последний шанс. В 1993 году он основал Общество польской культуры «Наджея» (надежда). Почему надежда? Возможно потому, что она никогда не покидала поляков в Сибири. Например, дед Соколовского выучился в Иркутске на колбасника и работал в колбасной лавке в центре города. Потом он женился на дочери богатых мещан - Иркутск был тогда городом миллионеров. При помощи свекра он построил магазин, дом с фонтаном, вода в котором, по рассказам, била до высоты третьего этажа. Коммунисты отобрали магазин, дом, украшения. Дедушка и бабушка уехали в китайский Харбин и попытались начать жизнь заново. Когда дела у них уже начинали идти хорошо, на них напали бандиты, и никто не знает, что было дальше.

Отец учился в иркутском университете, но его выгнали оттуда за происхождение. Что из того, что он породнился потом с коммунистической семьей? Соколовскому удалось выяснить только это. «Все равно много», - говорит он. Некоторым не удалось и того.

В Улан-Удэ была создана школа польского языка и культуры, ее ученикам - от 7 до 75 лет, они учат польский, как одержимые. Некоторые из них уже, скорее, буряты, чем поляки, но это лишь черты лица, а не душа. Здесь появилась мода на польский, хотя наверняка полезнее было бы учить монгольский или китайский. Польский язык проник даже в Бурятский университет, при котором был открыт Центр польского языка, истории и культуры. Сначала дед-кинжальщик Калюжный, а теперь Вацлав Соколовский, с уважением вспоминающий своего предка, сам стал почетным председателем польской «Наджеи».

Мама хотела вернуться

«Я написала в документах, что я полька, из-за отца, Антони Петровского», - рассказывает Татьяна Антоновна. Она узнала, что ее отец был поляком, только когда пошла получать паспорт и стала заполнять анкету. Он родился в 1919 году, в 16 лет он хотел быть коммунистом, но из-за происхождения ему этого не позволили. Прадед участвовал в январском восстании и был сослан в Сибирь. Татьяна ничего больше не знает, семейные документы пропали, сохранилась только единственная фотография бабушки и дедушки. Она помнит, что однажды подслушала дома разговор старших: «Как только нам становилось немного лучше, русские нас давили». Недавно Татьяна нашла партийный билет отца (его приняли в компартию, но уже при Хрущеве) и с удивлением обнаружила, что там написано «поляк».

«У меня есть дочь, я не хотела выискивать в ней польских корней», - рассказывает Татьяна. Но когда девушка поступила в университет, она узнала о курсах польского и по собственной инициативе захотела его учить. Хотя о далекой Польше она тогда ничего, скорее всего, не знала.

Началось с языка, потом дочь Татьяны Антоновны поехала в Польшу на стажировку, вышла замуж и носит сейчас фамилию Валчак. «Она не знает своего прошлого, но знает, что ее будущее - в Польше. Она была единственной в семье, кто получил разрешение на репатриацию». Татьяна недавно стала бабушкой. «Спустя 150 лет круг замкнулся», - улыбается она.

«У нас трагическая история», - говорит Людмила Перевалова. Она не знает польского: где и когда она могла его изучать? Ее мать, девичья фамилия которой была Скибневска, помнила отдельные польские слова. С тех пор, как в 1941 умерла прабабушка, разговаривать ей было не с кем. Прадед, сосланный после восстания 1863 года, попал в Иркутск в кандалах. У него было двое детей - Владимир и Елена. Сначала он жил с женой в землянке, а потом построил дом: деревянный, сибирский, с цветными наличниками и резными украшениями. В 2002 году дом снесли, как и многие другие памятники прошлого, пережившие пожар 1879-го, землетрясения и прочие исторические катаклизмы. Сначала их место занимали сталинские бараки, а сейчас офисные здания. Земля в городе дорогая, история столько не стоит.

Татьяна Антоновна съездила в Польшу в 2002 году. Оказалось, что профессор Халина Скибневска (Halina Skibniewska) приходится троюродной сестрой ее маме. «Скибневские подарили нам 125 фотографий наших родственников», - говорит Татьяна. Оказалось, что семья была зажиточной, дворянской. Какая сейчас польза от этого знания? Его не переведешь в денежные знаки, но оно помогает: «Я крепче стою на ногах».

Братьев Польша не привлекает

Историю семьи Евгения Семенова восстановить сложно: прадеды, видимо, рано умерли, потому что дед оказался в детском доме. Он знал больше японских слов, чем польских. Бабушка была русской. «Отношения в моей семье были сложные, - рассказывает Евгений. - Воспитывали меня как русского, сейчас я остаюсь им, но одновременно пользуюсь польской культурой моих предков». Польский язык он начал учить в 1997 году. Хотя это звучит банально, он помнит, что на первом уроке в его душе что-то шевельнулось.

Евгений окончил исторический факультет университета в Улан-Удэ, защитил диссертацию, издал книгу о жизни поляков в Бурятии, описал историю и нынешнее состояние католического (польского) кладбища в Нерчинском Заводе, подготовил альбом о польских памятниках в Забайкалье и энциклопедию поляков в Забайкалье.

У них есть здесь кусочек собственной истории: воспоминание о польском восстании 1866 года: «На реке Мишиха произошел бой, в нем погибли 15 повстанцев, один царский офицер и один крестьянин из соседней деревни. Всех похоронили в общей могиле, а на ней поставили крест, который со временем разрушился. В 60-ю годовщину боя комсомольцы установили на этом месте красную звезду, видимо, в знак памяти борцам с царизмом. Они вряд ли знали, что там покоятся поляки».

В 1993 году по инициативе Вацлава Соколовского Национально-культурная автономия поляков возвела там новый крест, хотя никто не знает, стоит ли он точно над могилой, потому что точное место захоронения уже никто указать не может. «Никто из моих братьев и сестер не интересуется Польшей», - говорит, не удивляясь и не предъявляя им претензий, Евгений. Так сложилась судьба, здесь их дом. И его тоже. «Когда я вижу в Европе азиатов, у меня на душе становится как-то тепло, я чувствую, что это свои», - признается он.

Евгений Семенов работает в Восточно-Сибирской государственной академии культуры и искусств, преподает музейное дело. Он заместитель председателя «Наджеи» и ее надежда: его польским языком можно заслушаться. Сейчас Евгений пишет седьмой том работы о поляках в Бурятии. Он может рассказать историю каждого памятника старины в Улан-Удэ, каждого дома, особенно если в нем жили поляки. Он знает, где можно попробовать лучшие «позы» - бурятское блюдо, которое представляет собой завернутый в тонкое тесто фарш из баранины, говядины и свинины, варящийся на пару.

Когда Евгений смотрит на трубы построенной еще в 30-х годах теплостанции, из которых постоянно валит густой дым, закрывающий солнце, его разбирает злость: на Москву, которая не охраняет природу Бурятии и высасывает из Сибири золото, нефть, газ, людей. Все больше народа уезжают за Урал, там лучше климат и больше работы.

Непомуцен и Никодемович

В домашнем архиве Изольды Новоселовой из рода Коперских сохранилась единственная фотография прабабки, сделанная в Варшаве. «Я думаю, этот снимок она послала сыну в Иркутск». У прабабушки было поместье в Бресте. Ее муж, то есть прадед Ян Непомуцен Коперский, умер еще до январского восстания. Когда оно началось, дедушка учился в Варшаве живописи и скульптуре. Он присоединился к кинжальщикам, вешавшим царских жандармов. Его приговорили к 15 годам ссылки. В Иркутск из Варшавы он шел 10 месяцев. «На берегу Ангары, сейчас это рядом с улицей декабристов, у городской заставы, были камеры, где держали ссыльных. Дедушка тоже там был», - рассказывает Изольда Новоселова. Чтобы чем-то занять руки узник лепил из хлеба фигурки. Их было, видимо, много, потому что надзиратель донес начальству, что заключенный Коперский не хочет есть русский хлеб. Губернатор, увидевший хлебные скульптуры, нанял Коперского ремонтировать свой дворец, и он проработал там два года, пока кинжальщиков не выслали из Иркутска.

Мир тесен: в Усолье-Сибирском в ссылке находился варшавский друг Коперского Юзеф Кейсевич. Он женился на Веронике Шулецкой. «Она была дворянкой, тоже ссыльной», - рассказывает Изольда наполовину по-польски, наполовину по-русски. Дружба в ссылке продолжилась и укрепилась женитьбой Коперского на дочери Кейсевича: ему было тогда 46, ей - 21. Изольда начала учить польский в 60 лет еще во времена польско-советской дружбы. Это был иркутский клуб «Висла» - предшественник созданного в 1990 году культурно-просветительного общества «Огниво», которое десятью годами позднее было преобразовано в одноименную Польскую культурную автономию города Иркутска.

«Огниво» - название символичное, с одной стороны, оно отсылает к духовной связи с Польшей, с другой - к Польскому обществу начала XX века, которое было организовано ссыльными поляками, не вернувшимися на родину. Они осели здесь, но родина не покинула их мыслей и сердец. «Однажды, еще в "Вислу" пришло письмо из города Люблин. Профессор истории Чвиклиньский приглашал кого-нибудь в Польшу». На приглашение откликнулась Изольда Новоселова, ей хотелось увидеть эту страну, а, главное, найти следы своей семьи и узнать, почему дедушка не вернулся туда даже после амнистии. В ее иркутском доме не осталось никаких документов, родители сожгли все в 30-е. Польскому языку они ее не учили: это бессмысленно, все равно ты никогда не поедешь в Польшу. Лучше было не произносить польских слов и не говорить о своем происхождении.

Изольда искала, Чвиклиньский ей помогал, но Никодемовича Коперского, сына Юлии, им не удалось найти ни в одной приходской книге. Все подробности, которые удалось узнать в процессе продолжавшихся восемь лет поисков Изольда рассказала своей дочери, Елене Шацких. Елена - вице-президент «Огнива», она работает врачом, а польский язык учила тоже во взрослом возрасте. «Оказалось, что дедушка сообщил неверные данные, чтобы защитить мать от конфискации поместья. Он не думал, что эта минута навсегда изменит его жизнь, что ему придется остаться в Сибири. Впрочем, большую часть имущества все равно конфисковали, потому что прабабушка прятала у себя двух раненых повстанцев», - рассказывает Изольда.

Дни, месяцы, а потом годы провела госпожа Новоселова в иркутском архиве, который пережил пожар города, революцию, белую армию, Колачка, коммунистов, Вторую мировую войну. Она нашла документы, связанные с историей деда, а заодно восстановила 800 других польских биографий в Сибири. Этот труд - тысячи исписанных мелким почерком страниц, она хранит в квартире в одном из спальных районов города, куда она переехала, после того, как снесли ее деревянный дом. Она живет с мужем и кошкой Мушкой. Почти в каждом сибирском доме есть кот или кошка, нужно же кого-то любить и выказывать кому-то знаки этой любви, а люди не всегда этого заслуживают.

Елена Шацких говорит, что архив достанется ей в наследство от мамы. Нужно прочитать каждую страницу и перепечатать на компьютере. Лучше всего успеть это сделать, пока мама жива, потому что она делала в записях понятные ей одной сокращения. Иногда они обсуждают, не захотелось ли бы какой-нибудь польской организации купить этот архив. «Столько лет работы, столько усилий. Было бы обидно, если это пропадет, да и хотелось бы, чтобы мама что-то от этого получила», - признается Елена.

Ее мать приглашали переехать в Польшу. Но зачем? В Иркутске она прожила всю жизнь, получает пенсию, а там она была бы чужой - русской. Ее сестра вернулась из Казахстана в Польшу и пожалела. Со своей пенсией она оказалась там нищей.

Елена почувствовала на своей шкуре, что это значит. Она ездила на стажировку в одну детскую клинику в Польше. На каждом шагу ей пришлось доказывать, что она не глупая, что у нее нормальное образование. Двоюродный брат Елены Сергей, стоматолог, уехал в Польшу. И какой был прок от таланта и диплома? К нему отнеслись так, будто он отбирал у кого-то хлеб. Что же, рассказывать всем вокруг, что его дедушка участвовал в восстании?

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.